[Shearona]

я сел просто посмотреть сериал, а потом обнаружил, что читаю да-вики про андерса, а потом я очнулся, когда на руках лежала половина драббла
у меня слишком много хэдканонов по поводу амелла, но я уже знаю, как донести его в макси
в принципе, как и арихоуков
почему-то абсолютно уверен, что приду с текстом, который никто не будет читать

Автор: шати
Название: Изменения
Фандом: Dragon Age
Пейринг/Персонажи: м!Амелл, спутники из ДАО
Жанр: ангст, дарк
Рейтинг: G
Размер: 771 слово
Саммари: Амелл вне Круга уже три недели. Размышления о том, что было, и том, что стало.

Фикбук


Небо над головой бездонное: черное, огромное покрывало с золотистой вышивкой звезд. В такое упасть — и остаться в бархатной черноте навсегда, упиваясь забвением и своей незначительностью, забыть о долге и правилах, стать маленькой искрой, к которой всегда будет обращаться пытливый взгляд.

Амелл вне Круга уже три недели. Он каждый раз смотрит на небо, словно впервые: оно слишком необъятное и пугающее. В башне редко когда удавалось пробраться к окнам, чтобы поглядеть на голубой лоскуток, а тут оно все — твое. Когда Алистер шутит над гномами, которые, выйдя на поверхность, страшатся сделать шаг, боясь упасть в это огромное и синее, Амелл, внимательно слушающий разговоры, кривит лицемерно уголок рта. Он тоже боится упасть. Страшится поднимать голову, и потому ссутулит плечи, непривычный к тому, что вокруг простор, нет вездесущих стен, никто не преграждает путь рукой в латной перчатке, показывая, где место мага.

На руках у Амелла мозоли от посоха, поднятого с земли, отобранного у мертвого врага. Прежний, ученический, был гладким, отполированным тысячей рук, служил продолжением ладони, проводником силы, послушным инструментом. Нынешний грубо вырублен из дерева, в первом бою занозил ладони, вываливался и казался тяжелым и неподъемным. Был орудием, карающей дланью, смертоносным и чужим.

Раньше все было по-иному. Морриган рассказывает сказки о диких танцах под ночной луной и путниках, которых она заманила в свои сети, которых лишила жизни — не сомневаясь, что так правильно и нужно. Амелл слушает ее, приподнимая брови, но не видит ни степей, ни мертвых людей: трудно представить то, чего не видел. Лелиана упоительно предается воспоминаниям глубокой старины и грустит о красивых нарядах. Амелл, находя для нее красивые платья, украдкой касается бархата и шелка рукой — это тоже незнакомое и чужое.

Когда Алистер первый раз разводит костер, притаскивает из ближайшего редколесья хворост и пучки сухой травы, когда вспыхивает пламя, рожденное не магией, но рукой человека, Амелл чувствует себя причастным к чему-то, чего никогда не знал. Или знал, но не помнил. Огонь жадно пожирает дерево, искрами вгрызается в сгущающийся сумрак — для остальных обыденная картина, Алистер споро ставит кипятиться воду, а Амелл внезапно понимает, что он потерялся, зря шагнул за стены знакомого и уютного. Вместо мягкой постели теперь простеленный на землю плащ, вместо подушек — вещевой мешок, подсунутый под голову.

В башне Амелл по утрам долго расчесывает волосы, к которым девушки прикасаются с благоговением, с восторгом щебеча о том, что эту алую волну до середины спины нужно холить и лелеять, заплетать и украшать. В первом же бою его хватают за длинную косу, сбивают с ног, и маг едва не воет от боли. После он кромсает волосы ножом, и пряди усеивают траву, пятная ее, будто кровью. Алистер смотрит с одобрением, а Зевран гораздо позже, услышав о том, как их командир резал свою косу, протянет вдруг: "Жалко же".

Все вокруг непохожее на то, что он знал раньше, на то, что помнил. Раньше была клеть, но железные прутья переложены ватой, облиты золотом, рваться сквозь них нет желания и сил. Сейчас, куда ни глянь, выжженная земля, люди, бегущие прочь, оставленные дома, глядящие выбитыми глазницами окон, горящие деревни, трупы, гниющие на дороге, взбесившееся зверье, нападающее с ненавистью лишенных крова и пищи.

Через неделю Амелл привыкает спать, положив посох рядом с собой, чтобы было удобно его схватить, привыкает ложиться спать полуголодным, продрогшим, потому что тонкое одеяло не спасает от холода.

Через две недели Амелл кладет под изголовье своей постели кинжал, на случай, если поздно будет плести заклинания. Он уже не поднимается с криком, когда приходят сны: вязкая муть, тянущая на дно, елейный голос, патокой вливающийся в разум, видения отвратные и прекрасные одновременно.

Через три недели Амелл сидит у костра, стянув сапоги, и смотрит на свои ноги, на которых все еще остались следы от кровавых мозолей: обувь ему не по ноге, а купить новые все еще нет возможности, хотя монеты, завернутые в тряпицу и спрятанные за пазуху, греют душу. Амелл уже научился забирать деньги у мертвых, шепча извинения и опуская пальцами незакрытые веки, обещая, что он потратит их на благое. Привык смотреть в глаза нищим и убогим, которые винят Стражей во всех бедах, пряча сжатые кулаки в складках мантии. Привык подолгу разговаривать и убеждать, привык, что плащ в бурых пятнах от крови, привык к тому, что приходится шагать по костям, смирился с тем, что на ужин жидкий, несоленый бульон с кусочками мяса: никто из них не был охотником и не может поймать крупную дичь. Только когда в отряде появляются Винн и Зевран, еда приобретает вкус и запах, и им двоим Амелл готов молиться за пряное мясо, солоноватое и прожаренное до сладкой корочки.

Три недели назад в его глазах плескалась наивность. Сейчас, когда Алистер смотрит на него, то вздыхает: "Не твоя эта ноша". Амелл чувствует чужое сочувствие и кивает, но в душе знает, что не может уже вернуться в благодатную сытость, потому что этого не позволит долг.